Не пишется.
Не складывается мысль, не приходят слова. Есть чувство, будто что-то можно бы сказать, но не узнаю, не нахожу в себе привычной прозрачности, на которую косяками идут новые смыслы.
Наоборот.
Моё состояние плотное и тёмное как висящее в чулане старое чужое пальто, на которое наткнулась шарящая в потёмках рука. Тихо бормочущие неразборчивые проклятья в адрес меня, источника их беспокойства, мёртвой паутиной свисают тут и там сварливые тени. Это место не обещает ничего хорошего для того, кто забрёл сюда в поисках слов для нового текста.
Но, видимо, мне сюда.
Первое желание — выбросить весь этот ветхий хлам. Собрать в кучу и отнести на свалку, где похоронить или даже сжечь. Но вдруг возникает желание оставить что-то на память, и в ответ на это желание мой старый чулан создаёт посреди себя настоящее винтажное сокровище. Сдёрнув пыльное покрывало, я с восхищением смотрю на прекрасно сохранившийся кинопроектор, направленный на не вполне белую, но это уже не важно, стену.
Удивляясь наличию в себе незнакомого навыка, просто позволяю своим рукам достать катушку с фильмом из одной из нескольких круглых жестяных коробок и зарядить плёнку, проведя её через все необходимые лазейки на аппарате. Щелчок. Вспыхнувший яркий свет экрана делает ещё темнее всё вокруг, и мои тени, словно обретшие плоть, деликатно устраиваются тут и там, чтобы вместе со мной посмотреть давно забытые кадры моей немой жизни.
Моей немой жизни. Три слова, за которыми стоило сходить в свой старый чулан. Смотрю на экран и понимаю, что провожаю целую эпоху. Вот я молчу, чтобы не мешать другим. Вот я терплю, полагая порицание заслуженным. Вот я сомневаюсь, считая кого-то лучше. Вот я теряю, теряю, теряю ключи, деньги, внимание, уважение, понимание, веру.
Сеанс окончен. Тени удовлетворены. Я убираю всё на место и тороплюсь выйти на свежий воздух. Знаете, иногда герои в кино живут, разговаривают и действуют под музыку, которая делает сочным и насыщенным каждый кадр. Я слышу музыку моего нового фильма.
Пожалуй, мы все будем здесь петь и танцевать.