Чем тоньше становится предмет для разговора, чем взрослее, глубже разум собеседников, тем труднее использовать человеческий язык. Время от времени возникают вполне очевидные для ума и души важные и значимые смысловые формы, для которых нет адекватного именования, а те слова, что приходят в помощь, не способны донести суть того, что хочется передать. Столкнувшись с такой ситуацией, испытав досаду и сожаление, становится особенно заметно, что язык способен не только соединять людей, устанавливать связи между ними. Пытаясь выразить нечто тонкое, ускользающе трепетное, приходится особо внимательно выбирать слова, которые теперь видятся тяжёлыми, слишком большими и слишком быстрыми.
Хочется перестать говорить и, помолчав, выразить то, что хотел сказать через музыку, песню. А если не умеешь сочинять такое, то через сказку.
Это всё похоже на стрельбу из пушки по воробьям, летающим в небе. Они маленькие и лёгкие, они летают на зависть высоко, и кажется, что им радостно чирикать, выписывая в воздухе замысловатые петли. Они знакомы с воздухом, создавшим небо, они знают его лично, они поют о нём, о том, какой он чистый, всегда новый, свежий, как он поддерживает их крылья, давая уверенную надежду на успех каждого нового поворота. Воробьи знают какой-то секрет, но не говорят нам.
Очень хочется, невыносимо, жгуче хочется вот так, как они — прыжком и ввысь! — но всё, что у нас есть, это большие чугунные пушки и много старых ржавых ядер. Вокруг грохочет столетняя самозабвенная война людей и неба.
Кто-то, стиснув зубы и отбросив сомнения, прицельно и оглушительно палит во все стороны в надежде попасть, сбить воробья, изучить его крылья и овладеть искусством лёгкого полёта.
Кто-то прикручивает к стволу снайперский прицел и ставит орудие на механическую основу, способную поворачиваться и вести огонь на основе анализа баллистических и аэродинамических данных.
Кто-то, зажмурившись, палит в белый свет как в копеечку, одновременно надеясь попасть и надеясь не попасть — птичку жалко.
А я стою, закрыв руками уши, стараясь остановить или хотя бы приглушить этот грохот, идущий не только со всех сторон, но, кажется, что и изнутри меня тоже. Я, конечно, хочу в небо, но вижу, что единственно данный мне для этого инструмент слишком груб. Мне нужен другой способ и вот я приветствую пришедшую ко мне идею, о которой, впрочем, трудно сказать словами.
Вокруг валяется много пуха и перьев, следов человеческих неудачных удач. Я осторожно кладу на ладонь лёгкое, будто пуховое перо и, поднеся к лицу, рассматриваю его невозможно тонкие нити. Идея была такая — направить ладонь вверх и тихонечко сдунуть это перо так, чтобы оно улетело к небу. Но теперь кажется, что даже это сделать очень трудно, почти невозможно. Потому что всё может оказаться совсем не так, как я думаю.
Видимо, жизнь не такая уж вещь пустяковая, когда в ней ничто не похоже на просто пустяк.
