Зажмуриться не удалось. Закрыться руками тоже. Все происходило очень быстро, и думать было некогда. Сэм попытался отпрыгнуть в сторону и смог это сделать на удивление легко. Будто в замедленной съемке такси превращалось в груду дымящегося железа. Желтый фонарь с шашечками оторвался с раскореженной крыши, вращаясь, пролетел в воздухе несколько метров и упал рядом. Почему-то было сложно оторвать взгляд от черных квадратиков, нарисованных на пластике. Символ профессии, какое-то время дававшей средства на жизнь. Чернокожий толстяк Сэм работал таксистом, пока была возможность, а теперь вот решил умереть. «Кстати, а я умер или нет», — подумал он и увидел свое массивное окровавленное тело, наполовину вывалившееся из разбитого лобового стекла. «Умер. Хорошо», — удовлетворенно решил Сэм за секунду до того, как похолодел от ужаса.
Точнее, он бы похолодел, если бы было чем. У Сэма не было ничего, что могло бы похолодеть, или потеплеть, или еще чего-нибудь. По этой же причине он не мог зажмуриться, не мог закрыться руками — у него не было век, у него не было рук. Сэм пытался обшарить, схватить себя хоть за что-нибудь, но у него теперь не за что было себя ухватить. Это было страшно, но у него не было теперь ничего, за что он мог бы себя ухватить. Он заметался, он попытался кричать, и, кажется, даже закричал, но он не мог никак взять в толк, кто же это кричит и кто мечется, если нет никакого рта, нет никакого тела.
— Yo! How ya’ doin’, man?! Wazzap?!* — вдруг услышал Сэм и обернулся, хотя он бы не смог объяснить, как именно он услышал и обернулся, но он это сделал, наш Сэм сделал это.
— А-а-а-а!!! — заорал он, когда увидел перед собой великого Чака Снупи-Сноу, самого Чака Снупи-Сноу, который на радио читал ему рэп, когда еще Сэм сосал у мамки черную сиську. Чак носил черные кожаные дизайнерские брюки, черную кожаную дизайнерскую куртку, его белые ботинки были инкрустированы бриллиантами так же, как и его белая шляпа. Обилие сияющих перстней на пальцах Чака поразило Сэма не меньше, чем изящные платиновые три семерки на массивной цепи вокруг шеи.
— Не ори, брат, это я, Чак Снупи-Сноу, пришел помочь тебе в трудную минуту, — стильно жестикулируя, сказал Чак. Сэм, только что неожиданно осознавший, что совсем не дышит, попытался найти руками горло, но, вы понимаете, ничего нигде не нашел.
— Знаешь что, брат, ты лучше замри сейчас, вообще ничего не делай, понял? — Сэм догадывался, что Чак хочет что-то ему сказать, но никак не мог взять в толк что именно.
— Ты меня слышишь, йоу? — участливо спросил Чак. Какое-то время он наблюдал отчаянные и безуспешные попытки Сэма обнаружить самого себя, потом досадливо взмахнул руками и крикнул:
— Замри, motherfucker**! Замри! Сейчас же! Ты слышишь меня, motherfucker?! Замри!!! Или я нахрен убью тебя! — Чак достал из-за спины огромный золотой пистолет и направил его туда, где Сэм еще помнил, был когда-то его лоб. Сэм и так не дышал, но сейчас он бы перестал дышать, если бы даже мог. Это помогло. Какое-то время Сэм, застыв, смотрел на перекошенное в гневе лицо Чака, черные зрачки которого ярко выделялись в белках выпученных глаз.
— Вот так… Сейчас… Даже не думай двигаться, чувак. Одно движение, и ты мертв. Даже если ты уже мертв, ты будешь так мертв, что ты даже не знаешь, как ты будешь мертв. Ты будешь мертв-мертв, понял?! Не пытайся кивнуть, тупица. Твоя башка пробила лобовое стекло и никогда теперь не сможет кивнуть мне в ответ. Итак… Только ради любопытства, я хочу знать. Зачем ты это сделал? Отвечай так, будто можешь говорить, не задумывайся. Ты не особо задумывался по жизни, у тебя легко это получится. Зачем ты убил себя?
— К…к… кри… зис…
— О! Так я вижу перед собой радикального борца с кризисом? Ты убил себя, чтобы закончился кризис, так?
— М… н… п…
— Заткнись! Ты смешной чувак, Сэм. Ты думаешь, кризис закончился? Для тебя он только начинается, motherfucker. Потому что ты расстроил меня. Я разочарован. Ты не сделал того, что должен был сделать! Опять! Не усваиваешь уроки, тупица?! Ты хоть понимаешь, о чем я говорю?
— Нет… А…
— Отлично! Просто отлично! Чувак, ты должен был стать первым чернокожим чемпионом мира по шахматам! Ты должен был играть в шахматы, чувак! Но что я вижу?! Что вместо этого делаешь ты?! Ты нацепил гребаные шашечки на свою машину!!!
— Что?
— Заткнись! Сколько раз я должен заворачивать тебя обратно, чтобы ты понял своей тупой башкой, зачем ты протиснулся на белый свет, нигер? Хочешь посмотреть сколько раз ты уже пытался? Хочешь?! На, смотри!
Сэм вдруг разом вспомнил все свои жизни, одновременно с этим поняв, что никакой он вовсе и не Сэм. Он потерял, не мог нащупать теперь даже свое имя, потому что в каждой жизни его звали по-разному. И он был постоянно чем-то занят, но чувствовал, что делает что-то совсем не то. Все светлые и черные полосы его жизней сложились сейчас в одну большую клетчатую доску с узнаваемыми фигурами. И эти фигуры были бессмертны. А концом каждой жизни без шахмат была смерть.
— А-а-а! Дерьмо! А-а-а! — закричал некто, ранее известный, как Сэм.
— Да, motherfucker, это действительно дерьмо. Вся эта твоя борьба за права для черных, твоя любовь к белым женщинам, твоя художественная резьба по дереву. Всякий раз ты удивляешь меня, тупица! Ты находишь способ свернуть на дорогу, на которой уже толкается куча людей. Но у тебя есть свой путь! На своем пути, ты — король. Ты — избранный. Нет никого, кто бы мешал тебе. Нет конкурентов! Ты! Первый! Черный! По шахматам! Чемпион! Мира! — Чак вбивал каждое слово ударом рукоятки пистолета. Это было мучительно больно. Где и кому было больно уже не понятно, но от ударов Чака кому-то где-то было очень больно.
— Итак, — сказал, успокаиваясь, Чак Снупи-Сноу, — Я даю тебе последний шанс, ты понял? Я делаю тебе шах, чувак. В следующий раз, будет мат. Встань на свою дорогу и иди. Тебе не нужны шашечки. Тебе нужно ехать. По своей дороге. Не бокс! Не стратегический менеджмент! Не белые женщины! Шахматы! Запомни, motherfucker, шахматы! Я немного помогу тебе, подскажу, но ты должен все понять и сделать сам! Понял?!
— Да…
— Что?!
— Да.
— Я не слышу!!!
— Да!!! А?.. А! А-а-а!!! А-а-а-а-а!!! У-у-у!!! А-а-а!!! У-а-а! У-а-а! У-а-а!
* ( англ.) — Эй, ты как, мужик? Как дела?
** (англ.) крайне грубое ругательство.
